24 июня 2003 года  11:51 НСК

Генрих Падва выступил в защиту подсудимого Анатолия Быкова

В этой связи и переходя к обстоятельствам убийства Губина, необходимо тщательно проанализировать показания свидетеля Гаврика в сопоставлении их с показаниями свидетеля Ставера. Это необходимо сделать, в первую очередь, потому, что именно на их показаниях обвинение основывает свои утверждения о доказанности вины всех подсудимых в судебном заседании.

Так, свидетель Гаврик показал, что он, начиная с 1994 г., работал попеременно с Белолипецким и Скоробогатовым, с Белолипецким отдельно и с Васильевым отдельно. Судя по его показаниям, они занимались только бизнесом, встречались с коммерсантами и сами занимались коммерческой деятельностью. Ни о каких криминальных разборках или криминальной деятельности вообще, о какого-либо рода преступной деятельности Белолипецкого, Скоробогатова и Васильева свидетель не упоминает ни одним словом. Все это опровергает утверждение обвинения о том, что уже с 1992 г. существовала устойчивая ОПГ, распространявшая свое криминальное влияние и совершавшая преступления. Гаврик показал также, что значительно позже, после того, как он перестал общаться с Васильевым и другими (а произошло это в 1997 г.), он от каких-то близких людей Губина узнал, что Губин, якобы, прессинговал не Быкова, а руководителей совхозов и колхозов. Узнал он это, якобы, от сына Шамиля Дубинникова – Марата. Эти показания Гаврика привел в своей речи, как доказательство вины Быкова, государственный обвинитель. Между тем, в них не говорится о Быкове, и из них невозможно сделать вывод, что действия Губина в чем-то мешали Быкову или кому-либо из других подсудимых. Напротив, из этого текста можно понять, что речь идет о прессинге в том смысле, что Губин в результате таких действий имел возможность приобретать зерно в совхозах и колхозах и, может быть, с выгодой для себя. Кроме того, хотя Гаврик сослался на то, что эти сведения, в частности, получены от сына Шамиля Дубинникова – Марата, обвинение в суд Марата Дубинникова не вызвало, а его отец, Шамиль Дубинников, который и являлся другом Губина и близким ему человеком, суду этой информации не подтвердил.

О деятельности Быкова до весны 1995 г. Гаврик не упоминает, и, судя по его показаниям, он с ним до этого времени не был знаком и даже не встречался, а первый раз увидел его весной 1995 г. Эти показания Гаврика, если им верить, опровергают тот факт, что Быков систематически в этот период встречался с Васильевым, Скоробогатовым, Мельниковым и Белолипецким, и что они входили в его группу, поскольку в этом случае Гаврик, более года непрерывно находившийся со Скоробогатовым, Белолипецким и Васильевым, не мог бы не встречаться и не быть знакомым с Быковым.

Показания Гаврика о том, что весной 1995 г. он был представлен Быкову в качестве "младшего сотоварища", и его же показания о том, что он порвал с подсудимыми в связи с тем, что находился в унизительно-подчиненном положении и с ним никто не считался, противоречат все его показания, касающиеся обсуждения, якобы, в его присутствии весьма важных и конфиденциальных вопросов. Так, в частности, вызывают сомнения показания Гаврика о том, что в его присутствии неоднократно собирались крупные работники сельскохозяйственных предприятий и обсуждали вопросы, связанные с организацией агропромышленной компании, а также о том, что именно на одном из таких совещаний один из руководителей какого-то крупного сельскохозяйственного предприятия в присутствии всех остальных поставил вопрос о необходимости устранения Губина, и именно в ответ на это, якобы, Быков А.П. сказал: "вот пацаны разберутся" и указал на Васильева.

Эти утверждения находятся также в полном противоречии с версией обвинения, ибо обвинение никогда не утверждало, что деятельность Губина мешала не только Быкову и его товарищам, но и крупнейшим руководителям сельскохозяйственных предприятий в Назаровском районе. Кроме того они представляются маловероятными, поскольку, во-первых, трудно допустить, что такой вопрос мог подниматься в присутствии многих лиц, и тем более в присутствии Гаврика, а, во-вторых, никто из допрошенных по делу свидетелей – участников таких совещаний, не говорил о том, что на них когда-либо возникал вопрос о Губине, а также о том, что на них когда-либо присутствовал Гаврик. При этом, что характерно, из его показаний в сопоставлении их с показаниями Быкова, видно, что последний в конце 1995 – начале 1996 г. был в США, и поэтому к описываемым Гавриком событиям в этот период отношения иметь не мог. Это обстоятельство противоречит и всем другим данным о создании ООО "НАПК", которое, как видно из показаний свидетелей и из документов, для своего создания никак не нуждалось в устранении Губина.

Противоречивыми являются и показания Гаврика о том, что Васильев, Мельников, Белолипецкий и Скоробогатов полностью зависели от Быкова, выполняли его волю и действовали в его интересах и за его счет, его же показаниям о том, что они обманывали Быкова, и за счет денег, которые он отпускал на строительство дома, организовывали свой бизнес и прокручивали деньги Быкова в своих интересах. Очевидно стремясь очернить в своих показаниях Быкова и доказать его виновность, свидетель Гаврик, в то же время, показал, что одним из мотивов вражды между Губиным и Скоробогатовым (а не Быковым!) были конфликты между ним и Максюковым (родственником Губина) на личной почве.

Поводом к такого рода конфликтам Гаврик назвал не конкуренцию и не борьбу за рынки, а зависть Скоробогатова к якобы успешному и нагловатому Губину. Совершенно очевидно, что такая зависть никак не могла проявляться к Губину у Быкова, потому что по сравнению с ним Быков был неизмеримо успешнее и богаче.

Противоречит предъявленному обвинению и дальнейшие по сути дела предположения Гаврика о том, что, по его мнению, причина конфликта была еще глубже, а именно выражалась в конкуренции различных групп: криминальной абаканской с группой Быкова. При этом Гаврик охарактеризовал Губина и его друзей явными криминальными авторитетами. Использовав эти показания, обвинение видоизменило и расширило обвинение Быкова А.П., приписав ему убийство не только как устранение конкурента, но и как результат "разборок" между криминальными группами.

Между тем, Гаврик не сказал о группе Быкова, что она была криминальной, и только на вопрос прокурора, не общался ли Быков с криминальными авторитетами, показал фотографию, на которой изображен, якобы, какой-то криминальный авторитет по кличке "Зис", в компании, где находились в том числе и подсудимые. При этом свидетель заявил, что эту фотографию сделал он сам. Появление этой фотографии, взятой зачем-то Гавриком с собой в суд и предъявленной на вопрос прокурора, свидетельствует о подготовке Гаврика к представлению доказательств, порочащих Быкова. Между тем, такая фотография порочить его не может, и не может свидетельствовать о том, что сам Быков и его товарищи были криминальной группировкой, поскольку на фотографии находится только один ранее судимый человек по кличке "Зис", все остальные лица никакого отношения к криминалитету не имели. На фотографии запечатлен известный певец и один из руководителей г. Назарово.

Наличие в сфотографированной группе одного "авторитета" никак не может само по себе быть доказательством преступной направленности этой группы. Кроме того, никаких доказательств того, что указанный Гавриком человек на фотографии является криминальным авторитетом, обвинением не представлено. Фамилия этого человека неизвестна, официального документа о том, что он является неоднократно судимым лицом, в деле не имеется.

Не могут вызывать доверие и показания Гаврика о том, что в его присутствии Быков говорил о том, что "врагов" необходимо "исполнять". Прежде всего, никто из допрошенных по делу многочисленных свидетелей, в том числе и недоброжелатели Быкова, никогда ничего подобного не говорили. Кроме того, вызывает сомнение, чтобы Быков малознакомому человеку, каковым, несомненно, являлся для него Гаврик, мог высказывать призывы к убийству людей.

По этим же причинам нельзя признать достоверными показания Гаврика о том, что Васильев говорил ему об убийстве Губина, и о том, что Скоробогатов, совершенно по непонятной причине, без всякого повода показывал ему именно пистолет Макарова. Показания Гаврика о том, что в его присутствии и в присутствии ныне покойного Сергея Логинова, Мельников не только открыто изготавливал какие-то детали, но и на вопрос, что это, постороннему человеку сказал, что это глушители. Прежде всего, это находится в явном противоречии с формулой обвинения всех обвиняемых, в которой говорится, что Скоробогатов по поручению группы незаконно приобрел пистолет Макарова с глушителем.

Никак не соответствуют всем имеющимся в деле материалам и заявление Гаврика о том, что эти глушители хранились Скоробогатовым где-то у дороги. В связи с недостоверностью этих показаний в судебном заседании обвинение, с одной стороны, утверждало, что эти глушители изготовил Васильев, а с другой стороны – что их изготовили Мельников и Белолипецкй, сославшись при этом на Гаврика, который ни Васильева, ни Белолипецкого по этому поводу не упоминал. При этом обвинение продолжало поддерживать утверждение о том, что пистолет с глушителем приобрел при неустановленных обстоятельствах Скоробогатов.

Заслуживает особого внимания показания свидетеля Гаврика о том, что происходило 26.03.96 г. Следует признать, что они прежде всего полностью не соответствуют версии обвинения, обстоятельствам, изложенным в постановлении о привлечении к уголовной ответственности всех подсудимых, и всем доказательствам, имеющимся в деле. Так, никто из допрошенных по делу шести человек, которые 26 марта 1996 г. находились в доме Быкова, никогда не упоминал о том, что в какой-то момент там был Гаврик. Многократно допрошенный по делам об убийстве Михайлова и Губина Ставер О. никогда не называл фамилию Гаврика как человека, присутствовавшего 26-го марта в доме Быкова. Дважды допрошенный в настоящем судебном заседании Ставер О., изменяя и дополняя свои показания, опять-таки не упомянул в них ни слова о Гаврике. На протяжении многих лет дело расследовали различные следователи, допросили бесчисленное количество людей, но никто и никогда не упоминал Гаврика как человека, приближенного к Быкову, бывавшего у него в доме и осведомленного обо всех его делах.

Показания Гаврика о том, что произошло 26-го марта 1996 г., полностью опровергают версию обвинения о том, как произошло убийство Губина. Так, Гаврик утверждал в суде, что когда он примерно в 16:30 ехал на дом Быкова, по дороге из Назарово в Верхнюю Чулымку, приблизительно в 1,5-2 км от дома Быкова, ему встретилась, как он сказал, "кавалькада" автомобилей, во главе которой ехал на своей автомашине Жигули 9-й модели Васильев, за ним на машине Губина за рулем ехал Скоробогатов, при этом он был без куртки, в свитере, и, что особенно невероятно, в кепке убитого Губина. Вслед за ним ехали еще две машины, в первой из которых находился Мельников, а во второй – Белолипецкий.

Весь этот рассказ о встрече с упомянутыми машинами, которые ехали от дома Быкова в сторону поворота на плотину, ни в какой своей части не соответствует версии обвинения, согласно которой все подсудимые, за исключением Быкова, поехали на встречу с Губиным на одной машине, и такой "кавалькады" Гаврик встретить не мог. Эти его показания противоречат и показаниям свидетеля Ставера О., подтвердившего в суде, что подсудимые выехали на одной машине.

От версии, высказанной Гавриком, в этой части по существу отказалось и обвинение в суде, продолжая утверждать, что на убийство все подсудимые выехали на одной машине, что на ней же одной они возвращались обратно, и обстоятельств, описанных Гавриком, таким образом быть не могло. Вопиющее противоречие с установленными фактическими обстоятельствами составляет неоднократные утверждения Гаврика в ходе допроса в суде о том, что ему было известно, что Губина "додавливали" телефонным шнуром.

Это обстоятельство противоречит версии обвинения, объективным данным судебно-медицинской экспертизы и другим фактам, установленным в судебном заседании. Нелепым является и утверждение Гаврика о том, что он видел пакет, из которого зачем-то вытаскивали за рукав куртку, и с нее капала кровь. Гаврик заявил, что это была куртка Скоробогатова, что большая часть ее левой стороны была в крови. Более того, Гаврик заявил, что пакет с этой курткой взял Ставер и понес все это в сторону сторожки. Ни свидетель Ставер, ни кто-либо из подсудимых, ни Никитин, ни сторожа (Зибалов, Алисов), допрошенные в судебном заседании, не говорили о таких обстоятельствах. В обвинении этот факт также не предъявлялся, хотя, если бы он имел место, это бы имело значение важного доказательства.

Полностью не соответствует показаниям Ставера и версии обвинения показания Гаврика о том, как подсудимые разъехались вечером 26.03.96 г. Обвинение считает, что Быков уехал только со Скоробогатовым и Белолипецким. Упоминания о жене Быкова и о том, что Васильев и Гаврик тоже уехали в Красноярск, в обвинении не содержится. В своих показаниях Гаврик утверждает, что 26.03.96 г. Скоробогатов и Белолипецкий уехали на своих машинах (ВАЗ 2109 и ВАЗ 2108), а он с Васильевым уехал на "белой девятке", и они встретили Мельникова в г. Назарово на стоянке возле Дома Быта. При этом об отъезде Быкова на его машине, тем более вместе со Скоробогатовым и Белолипецким, Гаврик ни слова не говорит.

Кроме этого, Гаврик дал показания о том, что через день-два, а может быть через несколько дней, Скоробогатов, Васильев и он, Гаврик, почему-то снова оказались в доме Быкова, зачем они туда приехали и что делали, он пояснить не смог, но рассказал о том, что именно в этот день они все уехали в Красноярск следующим образом: в первой машине вместе с Быковым ехала его жена, собака и не Скоробогатов с Белолипецким, а Васильев. Он же, Гаврик, якобы, ехал вслед за машиной Быкова вместе со Скоробогатовым на машине БМВ.

Отдельные совпадения показаний Гаврика с установленными по делу обстоятельствами и его осведомленность о многих обстоятельствах объясняется тем, что, как пояснил сам Гаврик, он длительное время следит за ходом расследования дела и судебным следствием, изучает материалы, появляющиеся в СМИ и, в частности, в Интернете. С собой у Гаврика были какие-то заметки и две объемные папки материалов из Интернета и других СМИ.

При оценке показаний Гаврика необходимо иметь в виду, что он признал, по существу, что он находится в неприязненных отношениях со всеми членами группы, и всем им он завидовал. Гаврик пояснил, что у него был конфликт с Васильевым, когда тот ему пообещал что-то существенное, но отказался выполнить это обещание, и даже сказал, что он ему ничего не обещал.

Гаврик пояснил также, что разрыв с Белолипецким, Мельниковым, Васильевым и Скоробогатовым у него произошел из-за того, что он находился, по его мнению, в унизительном для него положении. При выяснении причин разрыва все подсудимые пояснили, что разрыв произошел в связи с тем, что Гаврик употреблял наркотики. Гаврик признал, что он в течение 10 месяцев действительно систематически употреблял наркотики, заявив, правда, что это он стал делать после разрыва с подсудимыми. В этой части его показания неправдивы, постольку поскольку если бы это было так, подсудимые не знали бы о том, что он является наркоманом, и не могли бы показать об этом в суде.

Наконец, в судебном заседании Гаврик признал, что в период нахождения Быкова под стражей в Лефортово он написал Быкову письмо, в котором обратился к нему с предложением своих услуг. Однако, не получив ответа, он "понял", что его отвергли. Из текста письма, приобщенного к делу, усматривается, что Гаврик в этом письме неумеренно расхваливает Быкова, пишет, что он счастлив и горд знакомством с таким человеком. При этом, объясняя причину написания этого письма, Гаврик пояснил, что он этим хотел обратить на себя внимание, и подтвердил в суде, что своими теперешними действиями он также хочет обратить на себя внимание, "но в обратном смысле".

Помимо этого, при оценке показаний Гаврика, следует иметь в виду, что в связи с убийством Губина и других лиц его задерживали, трое суток содержали под стражей, при задержании, как он пояснил, ему сломали нос, однако ни в "беседах" с оперативными работниками, ни на допросах следователей прокуратуры он не рассказал обо всех обстоятельствах, о которых он рассказал суду.

Свое заявление о том, что он может дать важные показания по делу об убийстве Губина, он написал почти через 10 лет после описываемых им событий. При этом это заявление появилось в прокуратуре как раз в перерыве судебных слушаний, который попросило сделать обвинение. Трудно согласиться с тем, что по случайному совпадению именно 3 июня 2003 г., в день объявления перерыва, Гаврик находился в Красноярске, якобы незадолго до этого прилетев туда из Москвы, 11 июня 2003 г. было принято заявление Гаврика, и совсем невероятно, что без допроса Гаврика по этому заявлению, или, хотя бы получения объяснений от него, обвинение вызвало его в суд, не зная, какие показания он будет давать.

Следует также обратить внимание на то, что хотя в период обращения со своим заявлением с просьбой допросить его он знал, что идет суд, обратился он с заявлением не в суд, а в прокуратуру, при этом совершая какие-то ничем не оправданные "вояжи" - 02.06.03 г. – из Москвы в Красноярск, затем, по его показаниям, в Новосибирск, потом вновь в Красноярск, где 11-го числа он подает заявление в прокуратуру, затем вновь, якобы, в Новосибирск, а затем снова в Москву, якобы для того, чтобы в выходные дни забрать в регистрационной палате какие-то документы, и 16.06.03 г., в день судебного заседания, вновь прилетает в Красноярск. При этом при ограниченных, как он сам пояснил суду, средствах он это делает, якобы, за свой счет.

Появился он в суде в сопровождении нескольких лиц, часть из которых остались в коридоре, а двое зашли вместе с ним в зал судебного заседания. Это были, как пояснил Гаврик, представители службы безопасности, которые были ему выделены для его охраны по его устной просьбе. Действующим законодательством такая защита свидетеля не предусмотрена. В соответствии с п.5 ст.278 УПК РФ, "при необходимости обеспечения безопасности свидетеля… суд без оглашения подлинных данных о личности свидетеля вправе провести его допрос в условиях, исключающих визуальное наблюдение свидетеля другими участниками судебного разбирательства, о чем суд выносит определение или постановление".

Охрана свидетеля, подобная той, которая была произведена в отношении Гаврика, уголовно-процессуальным кодексом не предусмотрена. Специальный закон по этому поводу еще не принят, а согласно проекту Федерального закона "О государственной защите потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства", внесенному в Государственную Думу Президентом РФ и принятому в первом чтении 06.06.2003 г., "основаниями применения мер безопасности являются данные о наличии реальной угрозы убийства защищаемого лица, насилия над ним, уничтожения или повреждения его имущества в связи с участием в уголовном судопроизводстве, установленные органом, принимающим решение об осуществлении мер государственной защиты". При этом следует иметь в виду, что такие "меры безопасности применяются на основании письменного заявления или согласия, выраженного в письменной форме" (ст.16 законопроекта). В соответствии со ст.3 упомянутого законопроекта, решение об осуществлении мер государственной защиты принимают те органы, в производстве которых находится уголовное дело. Согласно ст.18 этого же законопроекта, суд, в производстве которого находится дело, обязан проверить это заявление и принять решение о применении мер безопасности либо об отказе в их применении. При таких условиях доставка свидетеля службой безопасности и присутствие ее представителей в судебном заседании не отвечает требованиям закона и может рассматриваться только как незаконное психическое воздействие на свидетеля.

Все подсудимые в судебном заседании категорически заявили о том, что Гаврик дал показания, не соответствующие действительности. Хотя Гаврик сослался на некоторых лиц, якобы, бывших очевидцами того или иного обстоятельства, никто из этих лиц обвинением суду не представлен. При этом необходимо заметить, что Гаврик ссылался либо на умершего Логинова, либо на лиц, которых нет не только в Красноярске, но и вообще в России (Коледова, Татаренкова, Чучалова). Ни на одного человека, который проживает в настоящее время в Назарово, Красноярске, или, хотя бы, в России, он не сослался.

Совокупность всех перечисленных обстоятельств свидетельствует о невозможности признания показаний Гаврика достоверными доказательствами, могущими быть положенными в основу обвинительного приговора.

Многое из сказанного относится и к показаниям Ставера. Вопреки утверждениям государственного обвинения о том, что показания Ставера. последовательны, логичны и непротиворечивы, на самом деле Ставер. крайне противоречиво рассказывал о событиях 26 числа перед отъездом Васильева, Белолипецкого, Скоробогатова и Мельникова на встречу с Губиным.

Так, в суде Ставер заявил о том, что когда все они (Мельников, Белолипецкий, Васильев, Никитин и он, Ставер) находились в бильярдной. "Скоробогатов забегает и говорит: так, ребята, всё, быстрее собираемся, быстренько… Поехал Губин, будет проезжать плотину, я его видел, короче, самый удобный момент". Многократно допрошенный в ходе предварительного расследования, Ставер по-разному говорил об этом моменте. Так, на первом допросе он говорил, что он находился в это время не в бильярдной, а просто он, Никитин, Белолипецкий, Васильев и Мельников ходили по дому, и в это время подъехал Скоробогатов, который "отзывает Васильева и говорит: одевайтесь, там Губин ждет, быстрей, я с ним договорился". На допросе на очной ставке с Белолипецким 10.04.99 г. Ставер заявил, что после обеда Васильев, Мельников, Белолипецкий, Никитин и он вышли и курили в холле. Тут приехал Скоробогатов. Он приехал и отозвал в сторону Васильева, Мельникова и Белолипецкого, и говорит им, что "короче я договорился с Губиным, давайте побыстрей переодевайтесь, он нас будет ждать". Несколько изменил свои предыдущие показания на предварительном следствии Ставер на очной ставке с Мельниковым 20.05.99 г., пояснив, что когда приехал Скоробогатов, он "отозвал всех, и они пошушукались". Таким образом, он не слышал, о чем шла речь. И из последующих его показаний на этом допросе видно, что о Губине Скоробогатов сказал несколько позже, в холле и на кухне, когда все спустились вниз. Однако и в этих показаниях он заявил о том, что "Губин будет ждать где-то в районе дороги". На очной ставке с Васильевым Ставер также сказал, что Скоробогатов сказал, что Губин ждет, и что он с ним договорился. Таким образом, показания Ставера в суде о том, что встреча с Губиным была случайной, и это был просто самый удобный момент его "перехватить" на дороге, находятся в очевидном противоречии с приведенными показаниями Ставера на следствии о том, что у Скоробогатова была договоренность о встрече с Губиным, и тот должен был его (Скоробогатова) ждать.

Указанные показания Ставера на следствии о том, что встреча у них была назначена, косвенно подтверждаются показаниями Кадацкого в суде о том, что Губин просил его разбудить примерно в 5 часов, что тот и сделал. Наряду с этим особенно важным является то, что все же Ставер пояснил суду, что ни о каком убийстве он не слышал, Скоробогатов или кто-нибудь другой об этом не говорили, а он только потом сделал свои выводы. Вышеупомянутые показания Ставера о том, что, якобы, в этот момент Скоробогатов сказал всем, в том числе и Быкову, что "поедет Губин через некоторое время, что это самый удобный момент и время подходящее", не могут однозначно свидетельствовать о чьем-либо намерении убить Губина.

Вывод о том, что это означает намерение убить Губина, является предположительным, фактически умозаключением Ставера, сделанным впоследствии. На самом же деле, эти показания вовсе не уличают кого бы то ни было из подсудимых, и, в первую очередь, Быкова, в том, что речь шла именно об убийстве Губина. Под "удобным моментом" и "подходящим временем" могло иметься в виду разное. Так, например, это время могло рассматриваться как наиболее удобное для встречи, для переговоров, для выяснения отношений. Могло быть использовано это время и для того, чтобы разрешить окончательно конфликт, постольку поскольку встречи такие уже были, выяснение отношений имело место, но Губин не был удовлетворен до конца результатами этих переговоров.

Кроме того, ни на одном из допросов на предварительном следствии Ставер не говорил о том, что 26.03.96 г. Скоробогатов произносил такие слова, тем более в присутствии Быкова. Так, на первых допросах, оглашенных в судебном заседании, Ставер вообще не говорит о том, что Быков находился в доме в день убийства Губина. На очных ставках с Мельниковым и с Васильевым Ставер "вспомнил", что в доме присутствовал Быков. Кроме того, на очной ставке с Мельниковым Ставер прямо заявил: "Что конкретно в зале они говорили, я не слышал, т.к. вышел на улицу". На очной ставке с Васильеым, чуть-чуть видоизменив эти показания, Ставер говорит, что он не знает, заходил ли в зал Белолипецкий вместе с остальными, и что он только увидел с улицы, что они сидели в зале.

По-другому изложил эти обстоятельства Ставер на очной ставке с Быковым 29.06.00 г. указав, однако, что они с Никитиным были "то в кухне, то в холле". Более того, в ходе этой очной ставки на вопрос, известно ли ему что-либо о причастности Быкова к совершению каких-либо преступлений, он ответил, что ему известно это "только из газет, из книг, самому лично нет". Таким образом, показания Ставера в суде о том, о чем рассказывал в присутствии Быкова Скоробогатов, полностью опровергнуты показаниями всех обвиняемых, его собственными показаниями на следствии и показаниями единственного свидетеля – очевидца, и при этом друга Ставера - Никитина, который показал в суде, что он действительно находился рядом со Ставером, но разговор услышать было невозможно, т.к. двери в зал, где находился Быков и кто-то еще, были закрыты.

Не заслуживают внимания и показания Ставера в судебном заседании о том, что происходило и что говорилось в доме Быкова после возвращения Мельникова, Белолипецкого, Васильева и Скоробогатова в дом. Показания Ставера в этой части крайне противоречивы. Первоначально в судебном заседании Ставер сказал, что после возвращения всех четверых, они все собирались в зале и обсуждали ему неизвестно какой вопрос. Так, прямо на вопрос прокурора: "Какой вопрос?" Ставер ответил: "Вопрос, я не знаю какой, этого я не могу сказать". Затем, на дополнительные вопросы прокурора Ставер сказал, что Белолипецкий был в каком-то очень странном состоянии, сказал, что все сели и выпили вина, за столом обсуждались какие-то вопросы, говорили, что все прошло нормально, но "Анатолий Петрович пришел попозже, мы уже сидели за столом, мы уже сидели, выпивали".

На предварительном следствии Ставер, хотя и говорил, что Быков разговаривал с Белолипецким, Мельниковым, Васильевым и Скоробогатовым, но о чем был разговор, он не слышал. Ставер пояснил также, что разговор этот происходил очень недолго. Таким образом, и эти утверждения не уличают Быкова, как, впрочем, и всех остальных подсудимых, в том, что они одобрили действия Скоробогатова. Не говоря уже о том, что Ставер ранее никогда не давал таких показаний, они находятся в противоречии с показаниями всех подсудимых и тем обстоятельством, о котором сказал сам Ставер – о том, что Белолипецкий был в крайне взволнованном состоянии, в каком Ставер его никогда ранее не видел. Естественно, что говорить при этом, что все прошло хорошо, подсудимые не могли. На самом деле, все подсудимые рассказали, что в это время Быков был осведомлен о совершенном Скоробогатовым убийстве, но он в ответ на это начал кричать, ругаться на Скоробогатова, а затем и на Белолипецкого, и выгнал их после этого из дома, запретив им бывать у него. Последнее обстоятельство нашло полное подтверждение не только в показаниях всех подсудимых, но и самого Ставера.

Не нашло своего подтверждения и то обстоятельство, что потом вместе с Быковым уехали в Красноярск Белолипецкий и Скоробогатов. Все обвиняемые категорически опровергли это обстоятельство. Быков пояснил суду, что Скоробогатов и Белолипецкий, после того как он их выгнал из дома, сами уехали куда-то, и он с ними в Красноярск не ездил. Подтвердил эти обстоятельства и Белолипецкий, показав, что он уехал домой со Скоробогатовым, а не с Быковым. Не подтвердили того факта, что Быков уехал вместе со Скоробогатовым и Белолипецким, и подсудимые Васильев и Мельников. По делу по этому поводу допрошены многочисленные свидетели, в том числе в суде – сотрудники гостиницы "Яхонт" Мойсеенок и Абрамович. Никто из них не подтвердил приезда в этот вечер и ночевки в гостинице указанных лиц, и это не нашло подтверждения в представленных суду документах.

Более того, Мойсеенок и Абрамович пояснили суду, что в блоке, занимаемом Быковым, как членом Совета Директоров "КрАЗа", были только офисы. Спальных номеров там не было. Согласно материалам дела, посетители гостиницы "Яхонт", в том числе и друзья Быкова, регистрировались в журнале учета посетителей. Например, 28.03.96 г. в гостинице "Яхонт" был зарегистрирован Меркулов, друг Быкова (т.25, л.д.202-205). Ставер не смог в судебном заседании объяснить, на каком основании он считает, что Белолипецкий и Скоробогатов уехали в Красноярск. Согласно стенограмме протокола допроса Ставера, на вопрос прокурора, куда они уехали с Быковым, Ставер ответил: "Как куда? В Красноярск". На следующий вопрос прокурора: "А почему Вы решили, что в Красноярск?" Ставер отвечает: "Потому что этим же вечером мне из "Яхонта" звонил Скоробогатов". Следующий вопрос прокурора: "Откуда Скоробогатов звонил?" и ответ Ставера: "Из Красноярска". На вопрос суда: "Уточните, как Вы узнали, что он из Красноярска звонил?" Ставер ответил: "Да если они уехали в Красноярск!" Суд спрашивает: "На основании чего Вы знали?" и Ставер отвечает: "Я же сказал, если они уехали в Красноярск, то откуда мог ночью Скоробогатов звонить? Из Красноярска".

Помимо того, что показания Ставера, на которые ссылается государственное обвинение как на последовательные, логичные и непротиворечивые, на самом деле крайне противоречивы, опровергаются показаниями свидетелей, всех подсудимых и объективными материалами дела, и в большинстве своем не могут быть признаны допустимыми по следующим обстоятельствам: Материалами дела установлено, что в ходе предварительного следствия был совершен ряд преступных действий в отношении подсудимых. Это установлено показаниями многих свидетелей, которые утверждают, что в отношении Белолипецкого, Мельникова и Васильева, а также в отношении некоторых свидетелей, в первую очередь Ставера, были допущены грубые нарушения законности.

Ставер неоднократно задерживался и подвергался различного рода незаконным действиям. Это было еще до того, как он был арестован и стал давать показания по делу Губина. У Ставера незаконно был произведен обыск, он был незаконно задержан по ст.222 УК РФ. Ставер прекрасно знал, что в отношении него допускались и могут быть допущены впредь незаконные действия. Во время указанного обыска у Ставера, якобы, нашли гранату, задержали его за эту гранату. В дальнейшем дело в связи с обнаружением этой гранаты было прекращено, однако через день после задержания Ставер попал в больницу. В больницу он попал с подозрением на серьезные травмы. В этом случае необходимо было провести тщательное расследование, однако его увозят в неизвестном направлении. Адвоката и жену до него не допускают. В дело вмешиваются журналисты, депутаты, но их тоже к Ставеру не пускают.

Потом по непонятной причине Ставер отказывается от защиты адвокатом Кныш, и у него появляется почему-то временно другой адвокат Черноусова, которая затем также почему-то отстраняется от дела. Он оказывается в СИЗО-3, и его начинают допрашивать, причем сначала не следователь, а оперативные работники. В материалах дела имеется рапорт оперативного работника, в котором этот оперативный работник – Шипицин, выходя за пределы своих полномочий письменно просит срочно допросить Ставера, и после этого ночью, до половины третьего, больного Ставера допрашивают. Этот допрос совершен с грубейшими нарушениями как уголовно-процессуального закона, так и правил содержания обвиняемых под стражей, поскольку и допрос в ночное время, и выведение из камеры для этого содержащихся в ней заключенных законом запрещены (п.п.10. ч.1 ст.17 Федерального закона "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений" от 15.07.95 г. № 103-ФЗ).

В связи с тем, что Ставер, задержанный милицией, оказался в больнице, в результате обращений депутатов Городского совета г. Назарово и жены Ставера прокуратура после отказа в возбуждении уголовного дела вынуждена была все же возбудить уголовное дело, в процессе расследования которого установлено было следующее. Ставер получил повреждения в следственном кабинете, когда его допрашивал следователь Шипилов с участием оперативных работников. 30.03.99 г. Ставер дал объяснения о том, что повреждения он получил при следующих обстоятельствах: "Хотел вскочить со стула, потом резко опустился на край стула, и он развалился. А я упал на пол боком и сильно ударился головой в область глаза, и сильно рассек бровь. После этого почувствовал боль, хотел резко подняться. Работники милиции стали удерживать, а я стал вырываться. После чего меня уронили на пол и стали прижимать к полу, удерживая меня. Но я еще сопротивлялся до тех пор, пока меня не скрутили".

Однако согласно протоколу осмотра места происшествия и фототаблиц к нему усматривается, что стул не имеет следов излома и прикреплен к полу, хотя и неплотно. В заявлении жены Ставера говорится о наличии у Ставера многочисленных повреждений, и о том, что со слов мужа ей известно, что его избили сотрудники милиции. Следует обратить внимание, что показания Ставера по этому поводу были противоречивыми. Он говорил о том, что он падал на пол, что когда он хотел встать с пола, его удерживали и он ударился головой второй раз, что падал он в тот момент, когда, якобы, он облокотился на спинку стула и стул распался, и что сотрудники милиции его успокаивали, заводя руки за спину. Несколько по-другому описывал обстоятельства произошедшего оперуполномоченный Колесинский, который заявил, что Ставер вскочил, а потом, когда "он или сесть хотел, или что, но упал на стул. Стул под ним сломался, и он упал на пол вместе со стулом. Ставер был в истерике. Шарычев пытался его схватить, чтобы утихомирить. Он дернулся, и как получилось, что Ставер ударился лицом, и у него потом была ссадина, не помню. И у Шарычева тоже потом была ссадина на переносице. Мы стали его скручивать, руки за спину заводить, чтобы он успокоился и не дергался. Мы его раза два пытались туловищем на стол уложить, но он поднимался, сильно упорствовал. Не знаю, что на него нашло, из-за чего он так разнервничался. Когда и обо что он ударился – я не заметил. Мог удариться и об пол, и об стол. Я сам обо что-то ударился левой рукой, а у Шарычева появилась ссадина в ходе борьбы со Ставером".

Все эти данные категорически опровергают показания Ставера и Колесинского в судебном заседании об обстоятельствах получения Ставером травм. При этом Колесинский в судебном заседании все же признал, что падение Ставера было результатом, как он выразился, "удара или толчка" ему (Ставеру) в спину. Показания Ставера в суде о том, что его не били, полностью опровергаются материалами упомянутого уголовного дела. Так, вызванная в СИЗО фельдшер "скорой помощи" Бурых подтвердила, что Ставер заявил, "что его избили в милиции. Били в живот. На лице были телесные повреждения – под левым глазом кровоподтек, под правым – гематома, гематома была свежая. Кроме того, у него был кровоподтек довольно больших размеров под лопаткой слева и на пояснице слева в районе позвоночника. Мужчина жаловался на боли в животе, позывы на рвоту, и что он не может мочиться. Просила дежурного по ИВС расписаться в карточке, но он отказался. Не увезла в больницу, т.к. не дали сотрудников для сопровождения. Приехал другой фельдшер". Этот другой фельдшер – Маревцева, также подтвердила, что Ставер говорил о том, что его избили сотрудники милиции. Подтвердили эти обстоятельства и находящиеся со Ставером в одной палате в больнице Никулин и Поляков.

Указанные обстоятельства, а именно – что Ставер был избит сотрудниками милиции, записаны в двух картах вызова "скорой помощи" и в заключении судебно-медицинской экспертизы. В судебном заседании родной брат Ставера Олега – Ставер Евгений – подтвердил, что его брат рассказал в больнице, что его избили сотрудники милиции. Подтвердили эти обстоятельства и все врачи, допрошенные в судебном заседании, - Слюсарь, Кардаш, Вагнер, Коптюк. Это обстоятельство, наконец, зафиксировано и в истории болезни Ставера, ксерокопия которой приобщена к материалам настоящего дела. Таким образом, факт причинения Ставеру телесных повреждений в результате действий работников милиции не вызывает сомнений, что, по меньшей мере, нарушает требования ч.3 ст.10 УПК РФ о том, что "лицо, в отношении которого в качестве меры пресечения избрано заключение под стражу, а также лицо, которое задержано по подозрению в совершении преступления, должно содержаться в условиях, исключающих угрозу его жизни и здоровью".

Что интересно, Ставер с каждым разом говорит все больше и больше, но очень долго не дает показаний, хотя бы косвенно уличающие подсудимых и, в первую очередь, Быкова. В это время он постоянно находится под контролем, под охраной. Все это, в частности, хорошо запечатлено в телевизионном репортаже об этих событиях, снятом тележурналистом Добровольской, просмотренном в судебном заседании и приобщенном к материалам дела.

Подтвердила это и допрошенная в качестве свидетеля в судебном заседании Добровольская, которая показала, что когда она приехала к Ставеру после его освобождения для получения интервью, он был под охраной работников милиции и не пожелал с ней разговаривать.

В судебном заседании Ставер показал, что, из разговоров он слышал, что Губин занимается зерном, что об этом "постоянно разговаривали" Васильев и Скоробогатов, что к Губину приезжали какие-то друзья из Абакана, и что разговоры шли о том, что Губину и его друзьям здесь делать нечего. При этом Ставер, заявил, что эти разговоры были, "когда все вместе собирались". Далее Ставер заявил, что "разговоров много в то время было о Губине… как бы не нужен был Губин им". Далее дословно Ставер заявил: "Я не знаю, чем он им мешал. Наверное, что, не знаю, может по бизнесу, может, еще по чему. Ну, как вот, при мне разговоры идут, допустим. Анатолий Петрович конкретно сказал: скажите Губину, чтобы ехал в Абакан вместе с друзьями, делать ему здесь нечего. То есть в такой, допустим, формулировке".

Прежде всего, необходимо учитывать, что эти показания давались Ставером в ответ на наводящие вопросы прокурора, который в ряде случаев давал ответ за Ставера, а последний этот ответ только подтверждал. Так, из стенограммы допроса видно, что прокурор спрашивает Ставера: "Где эти разговоры велись?" Ставер затрудняется с ответом и говорит только: "Ну, разговоры велись…", и затем замолкает. После этого прокурор спрашивает: "Там, на доме, или где-то в другом месте?" И в ответ на это Ставер отвечает: "И в доме, в частности". Затем прокурор говорит: "Ну, Вы сказали, что он занимается зерном, что разговаривали они. И что, мешал он им, что ли? Какие разговоры были?" Далее Ставер говорит, что были разные разговоры. Прокурор спрашивает: "Что говорили, что Губин?" и Ставер отвечает: "Ну да, что Губин мешает".

Наряду с этим Ставер пояснил, что он вообще познакомился как со Скоробогатовым, так и с Белолипецким только в конце 1995 – начале 1996 г. Упомянутые встречи, как пояснил Ставер, происходили только при приезде Быкова в Назарово. Эти посещения, по словам самого Ставера, были не более 2-3 раз в месяц, да и то только тогда, когда Быков находился в Красноярске. Таким образом, даже исходя из этих показаний Ставера, таких встреч могло быть максимально около 15, это если считать, что знакомство произошло в конце 1995 г., а не в начале 1996 г., и что приезды Быкова были регулярными. Однако, с учетом показаний Быкова и остальных подсудимых, Быков в тот период времени подолгу находился за рубежом (в Америке), и поэтому приезжал в Назарово крайне редко. Если учитывать требование закона о том, что каждое сомнение должно трактоваться в пользу обвиняемого, то можно говорить лишь о времени с начала 1996 г. и, таким образом, до марта 1996 г. могли быть только единичные встречи Быкова с остальными подсудимыми в Назарово.

Наконец, для того, чтобы Ставер действительно мог слышать при этих встречах разговоры о Губине, он должен был обязательно присутствовать на всех этих встречах, и на них на всех должен был возникать вопрос о Губине. И эти обстоятельства не нашли своего подтверждения, поскольку по роду своей деятельности Ставер не должен был и не мог все время находиться в доме и присутствовать при всех разговорах и, тем более, маловероятно, чтобы такие разговоры, если бы они действительно имели место, возникали каждый раз, как при встрече присутствовал Ставер. Совокупность указанных обстоятельств свидетельствует о недостоверности показаний Ставера, и о невозможности использовать их как доказательство обвинения. Помимо сказанного, показания Ставера в суде о присутствии Быкова при этих разговорах и об участии в них противоречат неоднократным его же показаниям на предварительном следствии.

Допрошенный более 15 раз, Ставер ни в одних своих показаниях не говорил о том, что когда-либо Быков участвовал или, хотя бы, присутствовал при таких разговорах. В своих показаниях от 30.03.99 г. Ставер говорил, что такие разговоры пошли между Васильевым и Скоробогатовым. На очной ставке с Белолипецким Ставер заявил, что про Губина были разговоры между Васильевым, Мельниковым, Скоробогатовым и Белолипецким. Ни в одних последующих показаниях Ставер также не говорил о какой-либо причастности Быкова к произошедшим событиям и к упомянутым обсуждениям. Фамилия Быкова прозвучала только на очной ставке с Мельниковым 26.01.01 г., когда Ставеру незаконно был задан наводящий вопрос о том, "за что, на Ваш взгляд, Мельников, Скоробогатов, Васильев, Быков и Белолипецкий убили Губина?" В ответ на это конкретно о Быкове Ставер ничего не сказал, а в целом ответил, что он этого не знает, и он не помнит, чтобы между Губиным с одной стороны, и вышеперечисленными лицами были какой-то конфликт, ссора.

Нельзя отнести к обвинению Быкова и показания Ставера о том, что Ставеру давалось поручение разведать дорогу через лес до заимки Губина. Прежде всего, Ставер заявил в суде, что он не помнит, кто его просил это сделать. Он также пояснил, что речь шла о том, чтобы посмотреть, кто там находится, не чеченцы ли? Далее Ставер заявил, что, найдя эту дорогу, он рассказал о том, что такая дорога есть, Васильеву и, предположительно "там все были". Кто именно "все", и был ли в числе этих "всех" Быков, Ставер не пояснил.

Крайне неопределенные показания дал Ставер по поводу роли Быкова в строительстве мельницы после того, как был убит Губин. Прежде всего, на наводящий вопрос прокурора: "А Быков какие-то шаги к развитию этого бизнеса предпринимал?", Ставер ответил уклончиво, о том, что он знал, что на тот момент были планы по строительству мельницы, не пояснив, однако, у кого были такие планы, и откуда конкретно у него была эта информация. Ставер ошибочно показал, что мельница была построена в начале 1997 г. или в начале лета, в то время как установлено, что мельница была построена только в 1998 г.

Что касается роли Быкова в этом, то Ставер дословно показал следующее: "Ну, насколько я слышал, не слышал, я знал, Быков собирался построить мельницу". На вопрос суда: "Он сам?" Ставер ответил, что занимался всеми этими вопросами Васильев, что, точно он не может сказать, Быков поручил Васильеву это. А на уточняющий вопрос, какая связь была между Быковым и Васильевым по строительству мельницы, Ставер ответил: "Я не знаю, какая связь, просто мне так кажется". И только на требование суда говорить не о том, что кажется, а только о том, что слышал, Ставер сказал, что он слышал только конкретно то, что Быков сказал Васильеву: поедешь учиться в Италию.

Не соответствует материалам дела и показаниям Ставера на следствии и в судебном заседании по делу Михайлова рассказ в данном судебном заседании об обстоятельствах хранения и передачи пистолета Макарова Васильеву.

Из показаний Ставера в настоящем судебном заседании явственно прослеживается тенденция уличить Быкова в осведомленности о том, что из этого пистолета было совершено убийство. Так, Ставер рассказал, что он этот пистолет передал Васильеву накануне убийства Михайлова при следующих обстоятельствах: "Когда Васильев приехал и сказал: мне нужен пистолет, я ему говорю: я его тебе не дам. Он говорит: как это не дашь? Я говорю: не дам. Пока я не переговорю с Быковым, он мне запретил этот пистолет кому-либо давать. После этого всего мне разрешили, и я ему отдал". И на наводящий вопрос прокурора: "Получается, что Вы и с Быковым говорили насчет этого пистолета?" он отвечает: "Ну конечно. Да я ему сразу сказал, когда нашли пистолет, я пришел к Быкову и сказал: так и так. Нашли пистолет. И он строго-настрого запретил в то время это оружие кому-либо отдавать. Прямо мне и сказал сразу".

Эти показания Ставера находятся в очевидном противоречии с его собственными показаниями в судебном заседании в ходе рассмотрения дела по убийству Михайлова, изложенными в приговоре по указанному делу: "В середине лета 1997 г. … Васильев подошел к нему и сказал, что вечером необходимо съездить на строительство дома… где Васильев сказал, что ему нужен тот найденный пистолет Макарова "ПМ" с глушителем. Ставер достал его из тайника под корневищем сосны и передал вместе с глушителем Васильеву". Надо особо подчеркнуть, что эти показания именно в таком виде легли в основу вступившего в законную силу приговора суда по делу по убийству Михайлова. При этом в судебном заседании по делу Михайлова Ставер говорил, что не Быков велел ему отдельно положить этот пистолет и запретил его кому-либо отдавать, а сделал это Васильев. О том, что этот пистолет "замаранный", Ставер, как он сам признал, ранее не говорил.

Таким образом, показания Ставера в силу их противоречивости, непоследовательности и противоречия с другими доказательствами, и даже с показаниями Гаврика, не могут быть положены в основу обвинительного приговора в отношении подсудимых. При оценке этих показания следует учитывать также, что у Ставера имелась обида на Быкова за то, что тот его понизил в должности, и показания свидетеля Батуры о том, что при разработке плана изобличения Быкова пришли к выводу, что "слабым звеном" является именно Ставер, поскольку он ранее являлся сотрудником милиции, на него бы компрометирующий материал, связанный с пропажей полушубков, и, наконец, что он испытывает неприязнь к Быкову в связи с несправедливым, по его мнению, понижением в должности.

Переходя к непосредственным обстоятельствам убийства Губина 26 марта 1996 г., обвинение, утверждая, что в этот день "Скоробогатов С.М., установив, что Губин О.Г. один на своей машине … поехал на заимку", тем самым искажает материалы дела, поскольку на самом деле Скоробогатов рассказал Васильеву, Мельникову и Белолипецкому о том, что у него назначена встреча с Губиным, и что он опасается как раз того, что Губин будет не один, а с "абаканцами", которых он видел проезжавших примерно в то же самое время в сторону заимки на автомашине "Нива". Так, подсудимый Васильев показал суду, что Скоробогатов по дороге на дом Быкова видел белую "Ниву", и, как ему показалось, он этих ребят раньше встречал в окружении Максюкова, двоюродного брата Губина. Поэтому Скоробогатов попросил Васильева, Мельникова и Белолипецкого поехать с ним. Эти показания Васильева подтвердили в судебном заседании Белолипецкий и Мельников, последний указал, что, как он понял, на встрече с Губиным возможен какой-то "мордобой".

Это объективно подтверждается показаниями Кадацкого о том, что он в этот день несколько раз ездил на автомашине "Нива" по этой дороге за Губиным и вместе с Губиным, и поэтому Скоробогатов действительно мог видеть эту машину. На этой же машине Кадацкий, братья Вафины и Митюков дважды проезжали мимо машины Губина после того, как произошло убийство.

Более того, утверждая, что Скоробогатов, якобы, установил, что Губин поехал один на своей машине на заимку, обвинение не конкретизирует, каким образом он это установил или мог установить, тем более, что это утверждение противоречит приведенным доказательствам. Помимо этого, в деле нет никаких данных о том, что об указанных обстоятельствах Скоробогатов сообщил, в частности, Быкову.

В судебном заседании все подсудимые категорически утверждали, что никакого разговора в присутствии Быкова об убийстве не было, как и вообще не было никакой предварительной договоренности об убийстве Губина. Все категорически утверждали о том, что Быков не давал никаких указаний, ничего не планировал, не требовал и не предлагал, и даже достоверно не знал, что произойдет. Он даже не знал, с кем они поехали встречаться. Сам Быков также показал в судебном заседании, что увидел Скоробогатова, Мельникова, Белолипецкого и Васильева, когда они выходили из дома, сказав, что поехали на встречу и скоро вернутся.

Особо следует остановиться на анализе обстоятельств, связанных с якобы имевшим место указанием Быкова о том, чтобы на встречу с Губиным вместе с Мельниковым и Скоробогатовым поехали Васильев и Белолипецкий. Все подсудимые в судебном заседании, и все они на предварительном следствии, за исключением Белолипецкого, никогда не говорили об этих обстоятельствах. Это утверждение было основано только на некоторых показаниях Белолипецкого на предварительном следствии. В суде он этих показаний не подтвердил. Эти слова, даже произнесенные, не свидетельствовали бы об указании на участие в совершении убийства, а, скорее, опровергли бы их, постольку поскольку речь шла о том, что они должны были поехать не для оказания помощи в совершении преступления, а только для подстраховки, т.е. смысл этого высказывания может заключаться только в том, что если бы была угроза со стороны Губина, то нужно было бы подстраховать Скоробогатова и Мельникова.

Очевидно, однако, что содержание этого совета таково, что он не повлиял и никак не мог повлиять (укрепить, поддержать) на ранее сформировавшуюся решимость вышеназванных лиц совершить преступление, если такая решимость уже была. Постановление о привлечении Быкова к уголовной ответственности умалчивает о каком-либо влиянии этого совета на решимость участников преступления и на распределение ролей. Очевидно, что такой совет не может рассматриваться как интеллектуальное пособничество. Более того, из текста предъявленного обвинения видно, что, якобы, Белолипецкий, Мельников и Васильев сами распределили после этого свои роли.

В силу ст. 32, ч. 5 ст. 33 УК РФ пособничество как форма соучастия может совершаться только умышленно и предполагает осознание виновным характера готовящегося преступления. В судебном заседании никто из допрошенных подсудимых и свидетелей, в т.ч. и Ставер, не уличил Быкова в этом, как, впрочем, и в подготовке остальных обвиняемых к совершению убийства. В материалах дела отсутствуют достоверные данные об осведомленности Быкова и других подсудимых о намерении Скоробогатова убить Губина. Более того, в деле нет достоверных данных и о том, что Скоробогатов, выезжая на встречу с Губиным, уже имел умысел на его убийство. Не содержатся такие доказательства и в материалах предварительного следствия, исследованных в суде. Так, Ставер никогда не свидетельствовал о том, что ему было достоверно известно о намерении Скоробогатова убить Губина и об осведомленности других лиц о таких намерениях. Обвиняемый Белолипецкий, на следствии давая различные показания, также ни в одном из них не говорил об осведомленности Быкова, о планах на убийство Губина и о существовании таких планов. Утверждая в одном из своих показаний, что перед их отъездом на встречу с Губиным "Скоробогатов и Быков на пять минут уединились в гостиной", Белолипецкий пояснил, что содержание их разговора ему неизвестно, он его не слышал. При таких обстоятельствах высказанное Быковым предложение, если даже таковое было, о том, что Васильев и Белолипецкий должны подстраховать Скоробогатова и Мельникова при их встрече с Губиным, не может рассматриваться как пособничество в убийстве.

Не могут служить доказательством виновности Быкова в соучастии в убийстве Губина и показания Мельникова на предварительном следствии 21.10.99 г. по нескольким причинам. Во-первых, Мельников в судебном заседании категорически заявил, что эти показания не соответствуют действительности, и что они были даны в связи с незаконными действиями, совершенными в отношении него в период нахождения под стражей. Его показания о том, что в отношении него совершались беспрецедентные преступные действия, связанные с дискриминацией, избиениями, унижением личного достоинства и т.п. нашли полное подтверждение в материалах дела.

Допрошенные в судебном заседании свидетели Гатилов, Землянов, Беляев подтвердили, что когда Мельников появился в камере, криминальные авторитеты, составлявшие часть контингента этой камеры, сразу же заявили, что ему не место с ними, кто-то из них тут же нанес ему удар. Был разговор о том, что пришла в камеру "малява", что Мельников состоит в группировке, которая плохо относится к преступному миру, и что таких людей, как он, нужно всячески унижать и т.д.

В камере также стало известно, что он был депутатом местного Совета. Все это происходило в камере № 205. Факт нахождения его в этой камере подтвержден и документально справкой из СИЗО. Само помещение Мельникова в такую камеру является грубым нарушением закона и прав человека. Согласно требованиям п.2 ст.33 закона "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений", впервые привлекаемые к ответственности лица не могут содержаться с ранее судимыми. Тем более не могут они содержаться с лицами, осужденными за особо опасные преступления. Не опровергли эти обстоятельства, а, скорее, подтвердили их вызванные обвинением свидетели Мамонтов и Леттер, пояснившие, что конфликты в камере имели место, что в результате одного из конфликтов Мельникову была сломана челюсть, после чего его перевели в другую камеру, а одного из свидетелей (Мамонтова) посадили в штрафной изолятор.

Факт получения Мельниковым телесных повреждений в виде перелома челюсти подтвержден медицинскими данными, имеющимися в деле. Кроме того, материалами проверки заявлений жены Мельникова и его защиты подтверждено, что первоначальная версия о получении Мельниковым указанных телесных повреждений при падении в бане была опровергнута, что проверка проводилась поверхностно и тенденциозно, и что телесные повреждения эти Мельников получил в результате конфликта в камере. Как следует из приказа ГУИН по Красноярскому краю, приобщенного к материалам дела, в связи с указанными обстоятельствами многие должностные лица в СИЗО получили серьезные взыскания.

Даже после операции по исправлению челюсти Мельников продолжал находиться под воздействием сокамерников и спецслужб. Именно этим Мельников объяснял свои неверные показания на следствии, связанные с частичным оговором себя и других лиц. Анализируемые показания не могут быть признаны надлежащим доказательством еще и потому, что они были добыты с нарушением закона, а протокол, содержащий эти показания, составлен также вопреки требованиям закона.

Так, в нарушение ч.ч.2, 3 ст. 187 УПК РФ, Мельников, как указано на лицевой стороне первого листа этого протокола, допрашивался непрерывно в течение более 8 часов. Вместе с тем, судя по дальнейшим записям в протоколе, это не отвечает действительности, поскольку в протоколе указывается, что допрос прерывался на длительный период времени в связи с отключением электричества. В связи с этим было допущено еще одно нарушение закона, связанное с тем, что протокол в связи с этим составлялся не на месте допроса, который происходил в помещении СИЗО-3, а в прокуратуре, в отсутствие допрашиваемого, и, таким образом, по-видимому, по памяти, либо по видеозаписи.

Более того, протокол, в нарушение ст. 102 УПК РСФСР, не отражает последовательно происходящего на допросе, а фиксирует вначале, что в 13:10 просмотр видеозаписи и составление протокола прервано в связи с отключением электричества, здесь же указывается, что в 14:40 в связи с сообщением дежурного по СИЗО об отсутствии электричества в течение 3-4 часов участники следственного действия, за исключением Мельникова, проехали в помещение Ачинской прокуратуры для составления протокола, а через 9 листов записано: "Сейчас 12:08, видеозапись приостанавливается для ее просмотра и составления протокола", и здесь же, дальше: "в 17:25 в прокуратуре составлен протокол". Наконец, на этом допросе отражено, что показания давались Мельниковым не совсем здоровым. Так, на вопрос адвоката: "Вам причинили телесные повреждения – сотрясение мозга и перелом челюсти с двух сторон. Как Вы сейчас себя чувствуете? Есть ли у Вас какие-то последствия от этого?" В ответ Мельников говорит: "До сих пор я считаю, что до конца просто не зажила…" (по-видимому, имеется в виду челюсть). "То есть я не могу жевать, что-то кусать твердое не могу. То есть, мне требуется какое-то дополнительное лечение, я хотел бы обратиться сюда, в стоматологию, к стоматологу, чтобы он посмотрел и назначил какое-то лечение. "На уточняющий вопрос адвоката: "Как голова? Сотрясения мозга есть какие-то последствия?" Мельников ответил: "Голова, бывает, болит. Не часто, но бывает, сильно болит голова".

Сам допрос проходил с грубым нарушением ст.158 УПК РСФСР, поскольку следователем неоднократно задавались наводящие вопросы и, более того, многие вопросы были не таковыми, а изложением обстоятельств, которые должен подтвердить допрашиваемый. Так, например, следователь дословно задает такой вопрос: "По вашему мнению, какие были мотивы у Скоробогатова, у Васильева, у Белолипецкого, у Быкова? Почему вот… я разбираю ситуацию. Приезжает… Вы находитесь все в бильярдной, играете в бильярд, не думаете ни о каком Губине, ни о каком убийстве – это все истекает из Ваших показаний. Приезжает Скоробогатов, поднимается к Вам и говорит: "Я только что видел, вот с ним договорился, всё. Мы поедем, и если будет возможность, убьем". Я исхожу из Ваших показаний, которые Вы давали." В ответ на это Мельников не подтверждает этого, не отрицает, а спрашивает: "Ну?" Следователь: "Ну, Вы для себя, естественно, считаете, раз меня посвятили, может быть и меня могут также… Не решили сделать какой-то шаг – отказаться, уйти от этого вопроса, чтобы… Ну, не сесть в эту машину. Сказать: "Я не могу, я заболел", ну мало ли, там, слукавить. Не решились это сделать какой-то шаг. Из каких мотивов, ты мне объясни? Боитесь. Кстати, я с Вами согласен. Почему Васильев, Белолипецкий, они из каких мотивов исходили? И из каких мотивов исходил Быков? Вот эти вопросы можете ответить? Или… я понимаю, что…" В ответ на эти длительные объяснения Мельников заявил: "Я вот перед этим объяснял, что, допустим, сами мотивы убийства мне до сих пор непонятны, за что именно этого человека нужно было убивать Скоробогатову. Для чего нужно было это делать". Следователя не устраивает такой ответ, и он продолжает: "Нет-нет, Виктор Анатольевич, поясните, пожалуйста, все-таки: как, каким способом и кто определил способ убийства Губина, вот, все-таки?" В ответ на это Мельников опять говорит: "Это не обсуждалось ничего в деталях. То есть это все произошло на самом деле спонтанно… Такого не было, чтобы, допустим, кто-то там определял какие-то роли".

О Быкове Мельников говорит только со слов Скоробогатова, что у него (Скоробогатова) с Быковым был разговор "на предмет того, что здесь появляются какие-то сомнительные люди вокруг этого Губина, был какой-то вот такой похожий разговор". Сам Мельников ничего не говорит о том, что он сам слышал что-нибудь от Быкова, и что тот принимал хоть какое-то участие в решении вопроса об убийстве. Между тем, в своих вопросах следователь все время упоминает о Быкове по любому поводу. Так, в рассказе о том, как приехал в дом Скоробогатов, и что произошло, Мельников Быкова не упоминает. В ответ на это следователь задает такой вопрос: "Ага, ясно. Так. Еще раз коснемся вопроса о мотивах, которые и о целях, которые были вот конкретно у Скоробогатова, Васильева, Белолипецкого и у Быкова." В ответ на это Мельников спрашивает: "Можно ли закурить?". Тогда следователь продолжает спрашивать: "Еще раз мотивы и цели других соучастников, а именно Скоробогатова, Васильева, Белолипецкого и Быкова". После того, как Мельников еще раз рассказывает, что происходило в доме Быкова, и, пересказывая слова Скоробогатова, вновь не упоминает при этом Быкова, следователь спрашивает: "Кто это? К кому он обращался, вот Быков?" Мельников на это отвечает, что он этого не знает.

Особенно характерна следующая часть допроса, которая касается обстоятельств передачи пакета с пистолетом Мельникову. Мельников сказал, что он увидел, как стоит Белолипецкий, и у него в руках был целлофановый пакет, и Быков сказал Мельникову его закопать, что он и сделал. Следователь спрашивает: "То есть, пакет Вы взяли у кого?" "У Белолипецкого", - отвечает Мельников. Следователь переспрашивает: "У Белолипецкого?" Мельников повторяет: "Да, я помню, что у Белолипецкого". Казалось бы, вопрос ясен. Однако следователь задает еще один вопрос: "Или у Быкова?".

Помимо этого, Мельников допрашивался в качестве подозреваемого, хотя в соответствии со ст. 52, 122 УПК РСФСР к Мельникову по данному делу никакой меры пресечения применено к этому моменту не было, он по данному делу не задерживался. Следовательно, в соответствии со ст.ст.52, 122 действовавшего в тот период УПК, подозреваемым он быть не мог. Наряду с этим, Мельников находился под стражей по делу по убийству Михайлова, которое в определенные моменты времени было соединено с делом по убийству Губина, а в этот момент дело по убийству Губина было выделено в отдельное производство, и процессуальное положение Мельникова в результате этого было крайне неопределенным.

Таким образом, совокупность указанных обстоятельств не позволяет считать эти показания допустимыми и положить их в основу обвинительного приговора. В показаниях Мельникова от 27.07.99 г. также говорится о том, что со слов Скоробогатова ему известно, что у того "состоялся разговор с Быковым на предмет того, что эти москвичи и люди с Хакассии могут приехать в наш город, где навести порядок, помешать чему-то". Наряду с этим Мельников заявил, что он не помнит, чтобы с Быковым обсуждалось убийство, а единственное, что у него в памяти, это что Быков сказал ему закопать оружие, которое передал ему Белолипецкий. Представляется очевидным, что эти показания сами по себе не подтверждают того обстоятельства, что Быков заранее знал об убийстве, которое совершил Скоробогатов, что он участвовал в нем в какой бы то ни было форме.

В обвинении далее описываются события самого убийства, в которых Быков непосредственно не участвовал и при котором даже не присутствовал.

В конце обвинения по убийству говорится о том, что, якобы, собравшись у Быкова вечером того же дня Скоробогатов, Васильев, Мельников и Белолипецкий доложили ему об обстоятельствах убийства Губина. Продолжая реализовывать их преступный план, с целью сокрытия содеянного, Быков передал оружие убийства Белолипецкому и приказал спрятать его неподалеку. Но последний из-за сильного волнения не смог этого сделать. Тогда Быков передал пистолет Мельникову и приказал, спрятать его, что тот и сделал. Они (без указания фамилий) также попытались замыть кровь Губина на одежде Скоробогатова. В судебном заседании никто из подсудимых не подтвердил того, что именно Быков передал оружие убийства Белолипецкому, а затем – Мельникову. Напротив, как показал суду Мельников, "когда я зашел, у Белолипецкого в руках был какой-то пакет. Он мне сказал, что пакет нужно куда-то убрать". Белолипецкий пояснил суду, что "Скоробогатов дал мне пакет. Пакет был свернут, тяжелый. Что с ним надо было сделать – я даже сначала не понял. Я вышел из дома, на крыльцо. Я стоял на крыльце и не мог понять, в таком состоянии был… В это время подъехали Мельников и Васильев. Мельников поднялся на крыльцо … Я этот пакет отдал ему и зашел в дом".

Помимо недоказанности этих обстоятельств в таком виде, как они изложены в обвинении, необходимо отметить, что все действия, совершенные Быковым после убийства Губина не образуют самостоятельного состава преступления, поскольку заранее не обещанное укрывательство не может рассматриваться ни как соучастие в преступлении, ни как отдельное преступление в связи с декриминализацией этих действий. Кроме того, в формуле обвинения Быкова не говорится о том, что он заранее обещал скрыть следы преступления.

Не могут рассматриваться эти обстоятельства и как продолжение реализации преступного плана, ибо никакого плана совершения убийства не было, даже в формуле обвинения ничего не говорится о каком-то плане сокрытия уже совершенного преступления, о том, нужно ли будет вообще его скрывать, и, если нужно, то кому, как и когда. Следовательно, все действия после преступления, которые описываются в обвинении, никаким планом не предусматривались, и, если имели место, то возникли спонтанно.

   Версия для печати